Andrew Iwanow написал вчера в 14:11
Имели ли влияние особенности женской психики на успешность ведения крестьянами экономической деятельности? Была ли патриархальная крестьянка экономически зависима от мужа? Мог ли существовать в русской деревне некий "матриархат" и если да, то каковы были его экономические последствия? Интересные и неожиданные вопросы, не так ли? Особенно в контексте мифа о жене - "рабе мужа своего", жертве патриархального тирана, обладавшего над ней абсолютной властью.
Хочу процитировать книгу либерального аграрника, профессора А.Н.Энгельгарда «Письма из деревни», написаную в 70-х годах 19-го века. Хочу подчеркнуть, что автор - сторонник эмансипации и равноправия женщин, а не какой-нибудь женоненавистник.
«Лучшим примером того, какое значение в хозяйстве имеет ведение дела сообща, соединенное с общежитием, служит зажиточность больших крестьянских дворов и их обеднение при разделах. Крестьянский двор зажиточен, пока семья велика и состоит и значительного числа рабочих, пока существует хотя какой-нибудь союз семейный, пока земля не разделена и работы производятся сообща ... все семейство ест из одного горшка.
Я знаю один крестьянский двор, состоящий из старика, старухи и пяти женатых братьев. Старик совсем плох, стар, слаб, недовидит, занимается по хозяйству только около дома, в общие распоряжения не входит. Хозяином считается один из братьев. Все братья, хотя и молодцы на работу, но, люди не очень умные и бойкие, смиренные … совершенно подчиненные своим женам. Бабы же, как на подбор, молодица к молодице, умные - разумеется, по-своему, по-бабьему, - здоровые, сильные, все отлично умеют работать и действительно работают отлично, когда работают не на двор, а на себя, например, когда зимою мнут у меня лен и деньги получают в свою пользу.
Хозяйство в этом дворе в полнейшем беспорядке; бабы хозяина и мужей не слушают, на работу выходят поздно, которая выйдет ранее,поджидает других, работают плохо, спустя рукава, гораздо хуже батрачек, каждая баба смотрит, чтобы не переработать, не сделатьболее, чем другая. Все внутренние бабьи, хозяйственные работы производятся в раздел. Так, вместо того, чтобы поставить одну из баб хозяйкой, которая готовила бы кушанье и пекла хлебы, все бабы бывают хозяйками по очереди. Все бабы ходят за водою и наблюдают, чтобы которой-нибудь не пришлось принести лишнее ведро воды, даже беременных и только что родивших, молодую, еще не вошедшую в силу девку, дочь старшего брата, заставляют приносить соответственное количество воды.
Даже в полевых работах бабы этого двора вечно считаются. Каждая жнет отдельную нивку и, если одна оставила высокое жнитво, то и все другие оставляют такое же. Словом, работают хуже, чем наемные батрачки. … Однако и при таком безобразии, все-таки двор остается зажиточным. … Но вот умер старик.
У некоторых братьев сыны стали подрастать - в подпаски заставить можно. У одного брата нет детей, у других только дочки. Бабы начинают точить мужей: "неволя на чужих детей работать", "вон Сенька бросил землю, заставился к пану в скотники, 75 рублей на готовых харчах получает, а женку в изобку посадил - ни она жнет, ни пашет, сидит, как барыня, да на себя прядет" и т.д. и т.д.
Сила, соединявшая семейство и удерживавшая его в одном дворе, лопнула. И вот... двор начинает делиться. Непременным результатом раздела должна быть бедность. Почти все нажитое идет при разделе на постройку новых изб, новых дворов, амбаров, овинов, пунь, на покупку новых корыт, горшков, чашек, "ложек" и "плошек". Но как бы там ни было, а разделились, и из одного "богачева" двора делаются три бедные. Все это знают, все это понимают, а между тем все-таки делятся, потому что каждому хочется жить независимо, своим домком, на своей воле, каждой бабе хочется быть "большухой". ...
Говорят, что все разделы идут от баб. Поговорите с кем хотите. ... И мужик каждый говорит, что разделы - зло, погибель, что все разделы идут от баб, потому что народ нынче "слаб", а бабам воля дана большая, потому-де, что царица малахфест бабам выдала, чтобы их не сечь.» (Ай-да бабы, лихо про «малахфест» сочинили) …
Таким образом все, говорят, от баб, все дележки от баб, весь бунт от баб: бабы теперь в деревне сильны. Действительно, сколько и я мог заметить, у баб индивидуализм развит еще более, чем у мужиков, бабы еще эгоистичнее, еще менее способны к общему делу - если это дело не общая ругань против кого-либо, - менее гуманны, более бессердечны. Мужик, в особенности если он вне дома, вне влияния баб, еще может делать что-нибудь сообща; он не так считается в общей работе, менее эгоистичен, более способен радеть к общей пользе двора, артели, мира, жить сообща, а главное - мужик не дребезжит, не разводит звяк, не точит. Мужик надеется на свой ум, на свою силу, способность к работе. Баба не надеется ни на ум, ни на силу, ни на способность к работе, баба все упование свое кладет на свою красоту, на свою женственность, и если раз ей удалось испытать свою красоту - конец тогда.»
Мы, господа и дамы, наблюдаем картину женского индивидуализма и эгоизма, разрушающего первичную форму сельскохозяйственной кооперации - т.н."большую семью". Мы видим, что женщины прекрасно осознают власть своей красоты над мужчинами и умеют манипулировать мужем, подчиняя его своему влиянию. Все те же сказки о "настоящем мужике" (с примером в виде Сеньки). И мы видим, что они в своей жажде власти, в своей тяге к независимости от иерархии "большой семьи", режиссируют ее распад, даже ценой обеднения всех ее составляющих, упадка хозяйства. Мы видим, что женщины чудовищно жестоки даже к своим беременным товаркам. И мы видим, что у мужчин отнят важнейший инструмент по поддержанию иерархии в семье - возможность применения к женам легального насилия.
Чтобы не раздувать объем статьи, скажу кратко - Энгельгард, точно также как и современные "женские историки" школы Пушкаревой, утверждает, что крестьянки обладали имущественной автономией, действовал режим РАЗДЕЛЬНОГО имущества супругов и, вероятно, РАЗДЕЛЬНОГО бюджета. У жены имелся отдельный ларь, в котором хранилось ее личное имущество, к которому относилось ее приданное, подарки, наследство, заработанные женой деньги и приобретенные за свой счет вещи. Это имущество обладало АБСОЛЮТНЫМ ИММУНИТЕТОМ от притязаний всех кредиторов крестьянского хозяйства, которые могли снять с мужа последние штаны, но не могли обратить взыскание на активы жены. Она выступала в роли инвестора крестьянского хозяйства и партнера по бизнесу с особым правовым статусом.
Энгельгард описывает случай, когда государство попыталось обратить взыскание по налоговым недоимкам на имущество крестьянок. Разыгрался "бабий бунт", перед лицом которого государство отступило. "Пушкаревцы" описывают и более интересные случаи. Весной 1920г. в одну из деревень Поволжья был направлен отряд красноармейцев для поимки дезертиров. Женщины этой деревни напали на отряд, 3-х красноармейцев они растерзали насмерть, остальным удалось спастись бегством. Вот так патриархальные женщины были беззащитны.
"Пушкаревцы" отмечают, что во время волнений крестьян особую опасность для войск и полиции представляли крестьянки в истерическом исступлении, они шли в первых рядах толпы и вели себя крайне агрессивно (крестьяне уловили слабость власти перед женщинами - "бабам ничего не будет" и использовали это). При этом крестьянки использовали своих маленьких детей как своего рода оружие - они метали их в солдат, приводится также случай, когда крестьянка во время земельного спора бросила своего ребенка в яму для межевого столба.
Также Энгельгард приводит случай, когда любовник (не муж крестьянки, тому было по фиг) за измену с мужиком из другой деревни отходил свою любовницу поленом. Женщины, хоть и не оспаривали того, что их товарку бьют за дело, в тот момент когда избиение стало угрожать жизни и здоровью неверной женщины, отбили ее у разъяренного любовника. Этот пример показывает как действовала на практике женская половая солидарность среди крестьянок. Показывает, что и половые нравы в патриархальной деревне могли быть довольно свободными, если это устраивало супругов.
Деревенская сходка приговорила любовника к штрафу в пользу мужа, с тем, чтобы тот мог нанять работницу, пока его побитая жена отлеживается. Также с любовника была взыскана судебная пошлина в виде ведра водки. С другой стороны, Энгельгард отмечает некую солидарность и среди мужчин, однако направлена она была не на отстаивание интересов своего пола, а на поддержание морали в общине. Так, когда один из крестьян в подпитии начал издеваться над другим (судя по контексту, намекая на близость с его женой) свидетели оскорбления избили оскорбителя со словами - "Не ходи к чужой жене, не ходи."
Энгельгард пересказывает свой спор с крестьянином, который имел постоянную любовницу и его жена тоже имела любовника. Энгельгарда возмущало то, что муж настаивал на своей роли главы семьи и подчинении жены своей власти. Судя по всему, Энгельгард не понимал, что этого требуют как интересы воспитания общих детей, которым нужен отцовский авторитет, так и интересы сохранения управляемости крестьянского хозяйства как бизнеса.
Читаем дальше.
«Я положительно заметил, что те деревни, где властвуют бабы, где бабы взяли верх над мужчинами, живут беднее, хуже работают, не так хорошо ведут хозяйство, как те, где верх держат мужчины. В таких бабьих деревнях мужчины более идеалисты, менее кулаки и скорее подчиняются кулаку-однодеревенцу, который осилил, забрал в руки баб. Точно так же и в отдельных дворах, где бабы взяли верх над мужчинами, нет такого единодушия, такого порядка в хозяйстве, такой спорости в работе.
Впрочем, нужно заметить, что если в какой-нибудь деревне, в одном-двух дворах, бабы взяли верх, то это распространяется на все дворы в деревне. А если раз бабы в деревне держат верх, то и каждая вновь поступающая вследствие замужества в деревню сейчас же попадает в общий тон. Удивительный в этом отношении происходит подбор; где бабы держат верх, там, разумеется, бабы молодцы … сильные, здоровые, отличные; где мужчины держат верх, там бабы поплоше … некрасивые, заморенные. Выходя замуж, девка смотрит, в какую деревню идти: молодица идет в первую деревню, поплоше - идет во вторую, потому что в первой бабы забьют. И бабы тоже смотрят, кто к ним идет, и пришедшую обрабатывают по-своему. …
Бабы как-то более жадны в деньгах, мелочно жадны, без всякого расчета на будущее, лишь бы только сейчас заполучить побольше денег. Деньгами с бабами гораздо скорее все сделаешь, чем с мужчинами. Кулакам это на руку, и они всегда стремятся зануздать баб, и раз это сделано - двор или деревня в руках деревенского кулака, который тогда уже всем вертит и крутит. У мужика есть известные правила, известные понятия о чести своей деревни, поэтому он много не сделает, чтобы не уронить достоинства деревни. У бабы же на первом плане — деньги. За деньги баба продаст любую девку в деревне, сестру, даже и дочь, о самой же и говорить нечего. "Это не мыло, не смылится", "это не лужа, останется и мужу", рассуждает баба. А мужик, настоящий мужик, не развращенный подлаживанием барам, не состоящий под командой у бабы, ни за что не продаст. А проданная раз девка продаст, лучше сказать, подведет, даже даром, всех девок из деревни для того, чтобы всех поровнять.»
Что мы видим? Женщины, которых этолог бы назвал "высокоранговыми самками" в части случаев сумели полностью подчинить себе мужчин, захватив власть в семье. Привело ли это к установлению целостной системы матриархата в рамках всей деревни? Нет. В выигрыше оказался "квази-муж" - мужчина-кулак, который подчинил себе наших "матриархов" и их положение ухудшилось по сравнению с тем, что было в патриархальных деревнях.
Подчинение жене вызывало у мужей депривацию, демотивацию к труду, они, словами Энгельгарда, становились "мечтательными" (угадывается эскапизм - бегство от реальности), вследствие этого их хозяйство приходило в упадок. Наши "высокоранговые самки" из хозяек двора становились батрачками, зависящими от милости кулака. Причем манипулировать им так, как крестьянка могла манипулировать мужем, было затруднительно, кулак не испытывал к женщине ни любви, ни жалости, ни заботы о матери своих детей. У него была своя жена-патриархалка, которая не воевала за власть с мужем, что как показывает опыт того же Форда, способно стать главным слагаемым бизнес-успеха.
"Большие семьи" патриархальных деревень и крестьянская община выступали а качестве первичных форм сельскохозяйственной кооперации, они препятствовали социальному расслоению патриархальной деревни и обеднению ее дворов. В "матриархальных" деревнях наблюдалась обратная картина - развал "больших семей", превращение общины из хозяйственного, в преимущественно, административно-налоговый инструмент, происходило резкое социальное расслоение крестьян, сопровождавшееся их массовым разорением. "Матриарахат" оказался верным союзником капитализма. Он остается им и поныне, вот только в роли "квази-мужа" кулака заменила корпорация или капиталистическое государство.
Не могу отделаться от впечатления, что в «мужских» деревнях семья имела классические моногамные формы и любовничество это не опровергает, скорее, подтверждает в силу своего постоянного характера и относительной устойчивости пары. А вот в «женских» моногамия была формальностью, лишь прикрывающей архаику группового брака (точнее, его пережитки), где «выскоранговый самец» - кулак, и его отпрыски получают любую женщину деревни, когда захотят. Даже не захотят — им женщины любую подставят, чтобы «поравнять» ее в общем грехе.
Я думаю, что читатели согласятся с тем, что нарисованная Энгельгардом картина весьма далека от привычных нам стереотипов. Поневоле задумаешься, а так ли велика разница между прошлым и настоящим? Так ли хороша и однозначна увиденная нами картина, чтобы искать в патриарахате прошлого "золотой век"? Может статься, нам нужен патриарахат куда более совершенный, чем тот, что был ранее.